Богатство - Страница 16

— Восемьдесят — раз… Кто больше? Девяносто — раз, девяносто — два, девяносто…

Соломин демонстративно выхватил бумажник, хлестнул по столу двумя сотенными «екатеринками».

— Двести! — выкрикнул он, поднимая цену выше.

Карагинская чернобурка пошла с молотка за 220 рублей, и Соломин сложил свои деньги обратно в бумажник. Иногда за редкие экземпляры цены взбегали до 300 рублей и даже выше. Соломина нисколько не смущало, что меха Камчатки попадали в руки иностранцев, — торг есть торг, и в нем существенна только прибыль. Но теперь, когда Расстригин и Папа-Попадаки были выбиты из игры, денежная прибыль, минуя их кошельки, поступала в кубышку инородческого капитала Камчатского уезда.

Конечно, стерпеть этого купцы не могли.

— Мы ж не какие-нибудь — православные! — бросил Расстригин в лицо Соломину и ринулся к двери, увлекая за собою на улицу и всех остальных перекупщиков.

— Продолжайте, — велел Соломин учителю. В окно он проследил, как Расстригин, размахивая руками, уводил приятелей в ближайший кабак. Но через минуту выскочили оттуда словно ошпаренные. Вином больше не торговали, и это привело камчатских крезов в ярость. Большой толпой они проплыли мимо школы. Блинов под азартные вопли аукционеров сказал:

— Вы даже не знаете, сколько обрели врагов.

— Я знаю, что их много, — ответил Соломин.

К нему протиснулся пожать руку знакомый янки.

— Моя жена будет очень довольна, — сказал он, вскидывая на плечо громадный, но почти невесомый мешок с соболями.

— Я очень рад за вас, — улыбнулся Соломин.

Он был рад, что может избавить жителей Камчатки от грабежа, который давно уже стал традицией.

Теперь пора подвести итоги: продажа ясачной пушнины с торгов дала прибыли 17 000 рублей. Блинов даже ахнул:

— Матушки! В шесть раз больше обычной выручки.

Соломин сразу же велел произвести из этих денег оплату инородцам налоговой повинности, а остальные деньги тут же переправил во Владивосток на имя губернатора — с реестром товаров, необходимых для жизни тех же инородцев. Петропавловск зажил нервной и судорожной жизнью, купцы всюду жаловались:

— Все было у нас на ять, а теперь никто не знает, что будет, господи! Хвост обче с головкой куда-то за океан сбагрили, а нас обидели, будто мы нехристи какие.

Скупщиков поддерживали виноторговцы:

— Живи сам, но не мешай и другим. Не ради себя и стараемся. Нам бы тока народец не заскучал. Рази ж не так?

— Золотые твои слова, Тимоха Акимыч!

Немало волновались и камчатские пьяницы:

— Что же нам теперь? Так и будем сидеть трезвыми?..

Расстригин навестил Папу-Попадаки.

— Вот что, Пала, — сказал он ему, вышибая пробку из бутылки с ромом, — ты, хоша и греческий, а все же дворянин, а потому сам понимаешь… надо писать донос! Крой этого Соломина так, чтобы во Владивостоке чесаться начали. Да прежде покажи донос Трушину, чтобы он занятые расставил.

Вечером видели Папу-Попадаки, который двигался по улице в сторону кладбища, имея в руке вилку с надетым на нее куском балыка. Вид у него был весьма обалделый. «Бобровый король» с балыком на вилке скрылся среди могильных крестов, где, надо полагать, искал творческого вдохновения.

До расстановки запятых было не так уж далеко.

ПЕРВЫЕ ТОЛЧКИ

Среди примечательных строений Петропавловска выделялся дом старого купца Плакучего — в два этажа, крытый железом. Внизу жил он сам с семейством, а наверху располагался трактир с четырьмя столиками для иностранцев и «чистой публики»; готовили не так уж чисто, но зато сытно. Здесь же обедал и Андрей Петрович, уставший потреблять на десерт невыразимое пойло, которое Плакучий именовал иногда чаем, а порою кофе.

— Если это чай, — не раз говорил Соломин, — так дайте мне кофе, а если это кофе, так прошу дать мне чаю.

— Сегодня… какава, — выкручивался Плакучий.

За множеством дел совсем забылось, что в Петропавловске существует уездный врач Трушин, пренебрегать которым нельзя хотя бы потому, что сей отважный эскулап в прошлом тоже метил на пост камчатского начальника.. Соломин не искал с ним знакомства, а встретились они в том же трактире Плакучего, где доктор с завидным аппетитом поглощал фирменное блюдо Камчатки

— студень из моржатины (под горчицей) .

Трушин был уже немолодой человек с некоторой претензией на элегантность, а цепочка с брелоками и брошь в галстуке выдавали в нем тайное желание нравиться женщинам. Андрей Петрович отметил его осоловелые глаза и запах, составленный, казалось, из малосовместимого синтеза кабака и аптеки.

— Когда поедете в уезд собирать пушной ясак с инородцев, — попросил доктор, — возьмите и меня с собою.

— Желаете объехать больных?

— Да какие тут больные! Люди на Камчатке здоровые, живут долго. Старики, попив чайку с рябиновым вареньицем, вдруг ложатся на лавку и говорят, что сегодня помрут. И не было еще случая, чтобы они не сдержали слова… Я лечу в основном приезжих вроде вас! — неожиданно закончил Трушин, и это прозвучало неприлично по отношению к Соломину.

После такого похоронного монолога исцелитель камчатского населения воспроизвел, на пальцах общепринятый жест, широко известный всем алкоголикам.

— Не угодно ли приложиться ко святым мощам? — спросил он. — Здесь, благодаря вашей строгости, нам уже не поднесут, но можно пройти ко мне… у меня все есть!

— Спасибо, — ответил Соломин. — Но я вином грешу редко. Уже давно перебесился, теперь обожаю аккуратность. Вместо выпивки он предложил врачу показать больницу.

— Охотнейше, — согласился тот.

Больничные койки пустовали. В неопрятном тазу лежали хирургические инструменты, в полоскательной чашке валялись давно забытые ватные тампоны со следами гноя и крови. А на подоконнике белый котенок намывал лапкой гостей.