Богатство - Страница 25

— графа Морица Бениовского; в царствование Екатерины II он посадил ссыльных на корабли и уплыл с ними в поисках лучезарной короны мадагаскарского корабля. Бениовский никогда бы не подумал, что Камчатка ничуть не беднее Мадагаскара.

Возле ночного костра Сотенный задумчиво сказал:

— Ваша правда! Мы покеда с Камчатки верхние пенки снимаем. Ну, соболя бьем, ну, лосося ловим, моржа схарчить завсегда рады с горчицей и хреном. А тут, — казак вдруг топнул ногою в землю, — тут еще копать и копать… не нам, так внукам нашим! Что мы знаем? Может, по мильенам босиком шляемся, а сами у приятелей четвертаки стреляем на выпивку…

В долине реки Камчатки ландшафты стали особенно живописны. Трава была такая — хоть ешь ее! Таких сочных пастбищ для молочного скота Соломин нигде еще не видывал. На мужицких грядках зрела картошка — в два кулака, белее сахара, а репа была такой величины, что ею можно насмерть убить человека. В подоблачных высях прыгали по изумрудным склонам горные бараны, а возле шумных ручьев с кристальной водицей, пыхтя, возились на лужайках медведи — они играли, тоже радуясь жизни. Было жарко на тропе. Сотенный сказал:

— Ежели небольшой крючок сделать в сторону, то вон за тем распадком как раз и живет Сашка Исполатов. Не навестить ли?

Соломин согласился, но потом даже пожалел — «крючок» оказался большим. Ближе к вечеру всадники въехали в медвяную тихую долину, наполненную цветами и тяжелым гудением больших золотистых шмелей. Мягко ступая, кони вывели на тропу, ведущую к зимовью траппера. Ни одна собака не залаяла при их приближении, а домишко казался вымершим, слепое оконце уже затянула паутина… Всадники спешились, стреножа коней.

Сотенный с опаской растворил двери. Внутри все было так, будто хозяин еще рассчитывал вернуться. В кладовой лежали нетронутые запасы.

— Он здесь жил один? — спросил Соломин.

— Да нет… с бабой. Исполатов ее на Миллионке подобрал. Когда привез сюда, я ему сразу сказал: «Ну, Сашка, добра не жди. Тащи эту швабру в лес и никому не показывай».

Соломин присел на запыленную лавку.

— Странно, куда же они подевались? На лавке лежала связка книг — солдатские рассказы Владимира Даля и Собрание сочинений Мельникова-Печерского.

— Мои книжечки, — сказал Мишка. — Когда весною Исполатов был в городе, я давал их ему читать…

В траве возле зимовья Андрей Петрович случайно обнаружил позеленевший патрон и показал его уряднику.

— Это от «бюксфлинта», — сказал тот.

— Хорошее оружие?

— Приличное. Из двух стволов пулями жарит, а из третьего дробью тебя, будто кипятком из — лейки, так и поливает…

Соломин, размахнувшись, забросил патрон в кусты:

— Не ждать же их тут! Поехали дальше…

Долго плыли по Камчатке — вниз по течению реки до самого Усть-Камчатска. Лишь изредка мелькало на берегу убогое стойбище коряков с дымными юртами, еще реже блистали в чащобах лучинные огни русских селений. Причалишь к берегу, скопом навалятся на тебя собаки, выбегут люди, живущие в закоренелом неведении того, что творится на белом свете. «Из этой поездки, — писал Соломин, — я вынес, между прочим, такое впечатление, что торговцы буквально разоряют местных охотников: берут у них пушнину по неимоверно низким ценам, а товары ставят по самым высоким расценкам».

Если меня сейчас не уберут с Камчатки, — сказал он Сотенному, — я за зиму это положение — исправлю.

Урядник не слишком-то поверил в эти посулы:

— По первому снегу вам бы надоть ясак собирать. А на Камчатке уж так заведено исстари, чтобы начальник за головкой ясака не один, а в теплой компании езживал.

— Поеду один, без теплой компании, даже если от этого мне потом очень холодно будет.

— Все верно, — сказал Сотенный, — они же на спирте зимой отыграются при роспуске товара и свое с Камчатки сдерут…

Соломин вернулся из объезда лишь в конце августа, проехав расстояние примерно такое, как от Петербурга до Харькова, но сумел оглядеть лишь незначительный краешек полуострова.

Утром, когда он прогуливался, ему встретился доктор Трушин, не ответивший на его поклон. Соломина это задело.

— Послушайте! — сказал он. — Вы ведете себя попросту неприлично. Уберут меня или не уберут, но, пока я начальник Камчатки, будьте добры хотя бы буркнуть мне «здрасьте».

Трушин остановился, тяжело подымая глаза.

— Вы разве видели меня пьяным? — вдруг спросил он.

— Нет, никогда не видел, — признал Соломин.

— А тогда зачем же вы, милостивый государь, посылаете во Владивосток на меня грязные доносы, будто я беспробудный алкоголик и не вылезаю месяцами из запоев?

— За свою жизнь я немало написал служебных донесений, но доносов на отдельные личности никогда не сочинял. С чего вы это взяли, господин Трушин?

— Меня предупредили… из Владивостока.

— Какая глупость!

— Что значит — глупость? Уж не хотите ли вы этим сказать, что я дурак? Ведь это, сударь, дорого обойдется… У вас же, я давно замечаю, вот тут не все в порядке!

И врач повертел пальцами у виска…

«Хорошо, что еще не ушел „Маньчжур“. А уйдет — я совсем один», — тоскливо думал Соломин.

К берегам Камчатки подкрадывалась осень.

ОСЕННИЕ НАСТРОЕНИЯ

Летом для всех камчатских собак — лирическое приволье, и они живут, как волки, быстро дичая в поисках корма, а осенью, поджав хвосты, возвращаются к человеку, снова готовые верой и правдой служить ему за порцию юколы, за хорошую трепку и за, очень редкую ласку. Зато горожане на все лето вяжут собак к приколам; озлобленные несытые своры наполняют ночи Петропавловска нестерпимым жалобным воем — их можно понять: ведь даже собакам не нравится подлинная «собачья жизнь»! Но вот уже повеяло с океана, предзимними ненастьями — и хозяева в городе возвращают псам великое благо свободы личности, которое собаки спешат использовать для установления любовных контактов и ради чудовищных массовых драк посреди улицы, в которые нам лучше не ввязываться… Собаки сами разберутся — кто из них прав, а кто виноват!